Роман был задуман Толстым летом 1922 года ещё за границей, в Германии. Как раз в это время в газетах появились первые сообщения об ожидаемом в 1924 году "великом противостоянии" Марса, когда расстояние между ним и Землей станет минимальным. К этому событию готовились астрономы всего мира, и не только они: на улицах, в очередях, в трамваях говорили об огненной звезде, которая вот-вот окажется совсем рядом с нами. Толстой не мог упустить столь редкую для художника возможность схватить быка за рога и действительно схватил его одним из первых. "Если меня разорвут от этого романа, - писал он в эти дни приятелю, - помяни меня добрым словом…".

И все же, почему Толстой взялся за сочинение мифа? Моя гипотеза такова. В 1920-е годы та Россия, в которой Толстой вырос и сформировался как писатель, приказала долго жить. Что ему было делать? Или предаваться ностальгии и писать о том, чего больше нет и никогда не будет (кстати, Толстой это и сделал в "Детстве Никиты"), или прыгать, очертя голову, в неведомое, - возвращаться к большевикам, отправляться на Марс и т.п. Последнее было в духе Толстого. А, была не была, где наша на пропадала! А тут ещё Марс к Земле приблизился, как будто специально! Толстой ведь всегда замечательно чувствовал, откуда пахло заработком. А с приближавшегося к Земле Марса ‒ пахло. И хоть никогда до этого Толстой фантастику не писал, он смело за это взялся. Многие говорили, что "Аэлита" ‒ никакая не фантастика, а издевательство над фантастикой, но это еще надо было раскусить.

Но реакция коллег-писателей "космонавта" Толстого не смущала: можете лучше – делайте. Кстати, с классиком жанра Гербертом Уэллсом он был знаком и даже встречался с ним, но, как говорят мемуаристы, они оказались мало интересны друг другу. Может быть, потому что Алексей Толстой ко всем на свете писателям-фантастам относился иронически, чего Герберт Уэллс, конечно, не разделял. Гораздо больший интерес англичанин вызвал у престарелой тещи Толстого, которая почувствовала в нем современника и родственную душу.